История бород по Констеблу

Джайлз Констебл – историк, профессор истории средних веков Университета исторических наук – в своем труде о символике целую главу посвятил роли бороды в истории. Мы предоставим вам самые интересные выдержки из этого труда.

Сегодня мало кто сомневается в том, что форма прически (или борода) может иметь символическое значение. Длинные волосы, бороды, усы и бакенбарды, которые в 50-е годы нашего века воспринимались как случайные признаки смены поколений, социального нонконформизма и классовых различий, уже в 60-е годы оказались одним из наиболее явных символов политического и морального протеста. Аналогично обстояло дело и в прошлом: форма бороды и прически постоянно изменялись.

Силу моды демонстрирует приведенная Беренгарием из Пуатье средневековая поговорка, которую можно перевести приблизительно так: "Носи такую же бороду, как и твой сосед". Конечно, различия в прическе часто отражали лишь индивидуальные предпочтения. Но общие вариации в моде и в представлениях о физической привлекательности, будучи метой профессии или класса, почти всегда были своего рода сознательным или бессознательным "заявлением". Так, Гюстав Флобер считал бороду, идущую узкой полоской вдоль линии подбородка, признаком буржуазности и в то же время гордился собственными усами, восторгаясь данным ему в Египте именем – Абу-Шанаб (Отец Усов).

Символическое значение волос и бороды уже давно отмечается этнографами. Не случайно в предметном указателе к Фрэзеровской "Золотой ветви" волосам посвящено больше колонки. Ван Геннеп еще в начале века констатировал, что в разных обществах волосы воспринимались по-разному, иногда в них видели составную часть самой личности; соответственно с волосами обращались неодинаково и неодинаково стригли... В отличие от этнографов историки уделяли бороде и волосам мало внимания. Наиболее широкой по охвату книге Огюстэна Фанже уже более 200 лет. Единственная серьезная из опубликованных в XX в. обзорных работ о бороде в средние века (если не считать заметок в энциклопедиях) – это статья Хофмайстера о бородах священнослужителей.

Не привлекал слишком большого внимания данный предмет и в средние века. Более чем за тысячу лет, прошедших между "Брадоненавистником" Юлиана (353 г.) и сочинением "О пользе бороды у священников" Валериана (1531 г.) известен лишь один трактат специально на эту тему – "Апология бороды" Бурхарда Беллевосского, написанный в начале 1160-х годов и впервые найденный в 1929 г.

Большое внимание уделялось бороде в изобразительном искусстве средневековья. Однако, к сожалению, фасон бороды, особенно на миниатюрах, не всегда различим. К тому же символика бороды часто остается неясной. Один и тот же человек может изображаться и с бородой и без бороды, как, например, Карл Великий. И пластическая, и литературная портретика испытывала на себе влияние классических и прочих образцов и предназначалась для изображения ряда условных качеств, таких, как благочестие, мудрость, сила, благородство и возраст, которые часто ассоциировались с наличием бороды.

В написанном в Эльзасе в последней четверти XII в. "Hortus deliciarum" Герарда Хохенбургского на лестнице добродетелей помещены отшельник с длинными волосами и длинной бородой, за которым следуют затворник с менее длинной бородой, безбородый монах, церковнослужитель с коротенькой бородкой и безбородый рыцарь. Безбородый священник помещен в стороне.

После этого краткого введения охарактеризуем прежде всего сменявшие друг друга моды ношения бороды. В эпоху античности и средние века бороды носили далеко не все мужчины. Со времени Александра и, возможно, до VI или начала VII в. в греко-римском мире господствовал сопровождаемый случайными капризами моды обычай брить или выщипывать бороду. В период от Адриана до Константина многие императоры, подражая мудрецам и святым мужам, носили бороды, но они, по-видимому, были исключением. Питер Браун писал, что борода императора Юлиана была "колким намеком на то, что после правления поколений гладковыбритых христианских генералов трон сейчас занимает интеллектуал поздней античности". Однако бритье в те времена не обязательно означало такое подстригание бороды ad cutem, чтобы кожа была гладкой без единого торчащего из нее волоска. Римские бюсты и египетские мумии свидетельствуют, что многие мужчины носили короткие бородки или по крайней мере были покрыты щетиной, оставшейся после стрижки бороды или успевшей вырасти в перерыве между не столь частым бритьем.

Когда именно бороды снова вошли в моду в Средиземноморском мире, точно не известно. Монеты и печати свидетельствуют о том, что до VII в. на Востоке не было обычая носить бороду. На Западе же бороду, по-видимому, носили представители многих, хотя и не всех германских племен. В своем панегирике императору Майориану Сидоний Аполинарий писал о франках, что "их лица сплошь выбриты, и вместо бороды у них тоненькие усы, которые они расчесывают гребнем", а в одном из писем он говорит о Теодорике, что борода его была косматой "на впадинах у висков" (т.е., видимо, на щеках), но что она была "ощипана" цирульником "в нижней части лица, так, будто она только начинает расти".

Сохранение до конца VIII или до конца IX в. древних ритуалов первой стрижки волос и бороды, известных под названием barbatoria (или depositio barbae) и capillaturia, говорит о том, что стричь бороды и волосы молодым людям оставалось принятым обычаем. При этом capillaturia и barbatoria были чем-то большим, чем просто ритуалами перехода в иной возрастной класс, поскольку они создавали духовную связь между тем, кто стриг, и тем, кого стригли, практически равнозначную физическому родству. С этого момента и впредь участники обряда вступали в отношения, подобные взаимоотношениям крестного сына и крестного отца (patrinus) или приемного сына и приемного отца (adoptivus pater). О самом известном случае подобного родства сообщает Фредегар: Аларих отрезал бороду Хлодвигу и стал таким образом его patrinus. В "Gesta Theodorici regis" об этом же говорится несколько иначе. Здесь отмечается, что мир между двумя королями был установлен следующим образом: "поскольку Хлодвиг еще не стриг своей бороды, Аларих отрезал ее у него и таким образом стал его крестным отцом". Как сообщает Павел Диакон, примерно в 610 г. римский патриций Григорий обещал некому Тасо, что "он, согласно обычаю, отрежет ему бороду и сделает его своим сыном". Но из поведанных Павлом случаев более известен другой, хотя в нем речь идет скорее о волосах, чем о бороде, когда лангобардский король Лиутпранд, отрезав прядь волос у Пипина Короткого, "стал его отцом и отослал его назад к [собственному] отцу, осыпав множеством королевских даров". Средневековые летописи сохраняли память об этом событии вплоть до XII в.

Все эти церемонии подразумевали, вероятно, лишь символическую стрижку или, как это было в случае с Хлодвигом, лишь прикосновение к волосам и бороде. Однако иконография подтверждает то наблюдение, что большинство королей раннего средневековья брились или же в крайнем случае носили короткую бородку и усы. Не носили бороды и правители из династии Каролингов, включая Карла Великого. Это было характерным для многих современников Карла: на печатях и миниатюрах IX в. у мужчин постоянно изображаются усы при чисто выбритом подбородке. "Окладистая борода вошла в моду лишь на рубеже тысячелетий". Все три Отгона постоянно изображались безбородыми; лишь в конце своих царствований и Отгон I и Отгон II начинают изображаться с бородой, что скорее было символом их возраста и достоинства, чем свидетельством изменения моды.

Однако эти иконографические данные находятся в некотором несооветствии с письменными источниками, в которых часто упоминаются бороды мирян, особенно когда речь идет об их бритье при переходе в монашество. Возможно, некоторые из этих упоминаний всего лишь фразеологизм, поскольку выражение "сбрить бороду" было синонимом перехода в монашество, но в остальных случаях должно иметь место буквальное прочтение.

Так, Ратхер Веронский (конец Х в.) говорит, что мирянина легко было узнать по одежде, бороде и другим признакам мирской жизни. Развернувшаяся в 1031 г. на Лиможском соборе дискуссия о бритье церковнослужителей также подтверждает, что в отличие от клириков миряне носили бороды. В датируемом XII в. греческом диалоге Anacharsis некто, давший обет стать монахом (но на самом деле еще раз женившийся), тщательно обрил свою бороду и "навернул ожидавшие тонзуры волосы на тоненькие тростинки, представ как шут и лицедей, а не как монах". Объяснить разноречие иконографических и письменных памятников довольно трудно. Возможно, что правители, чьи изображения собственно и составили основу иконографии, либо брились чаще, чем их подданные, либо их просто изображали безбородыми. Что касается простых мирян, то, видимо, разные их группы придерживались различной моды. Солдаты, например, постоянно в IХ-ХП вв. изображались на миниатюрах безбородыми, тогда как крестьяне часто фигурировали с бородой. На особый манер были обриты факиры и комедианты. В "Бруте" Лайэмона говорится о Бадульфе, который, переодевшись шутом, вовсе сбрил бороду.

В начале XI в. мода на бороду изменилась. После Отгона Ш все императоры изображаются с бородой, хотя и разной длины. Так, немецкий король Генрих III изображался на своих евангелиях с длинной окладистой бородой, на печатях – с короткой бородой, а на некоторых миниатюрах только с усами. Об этой же тенденции в моде свидетельствует и сообщение Титмара Мерзебургского о том, что среди 12 сенаторов, сопровождавших в 1014 г. Генриха II во время его коронации в Риме, у шести бороды были сбриты, а остальные имели полные бороды.

Мода на окладистую бороду продержалась, видимо, не очень долго, и к середине XI в., по крайней мере в Империи, распространился обычай подстригать бороду и даже сбривать ее начисто. Так, аббат монастыря Горз Зигфрид в письме (1043 г.) аббату Поппо Ставелотскому сожалел о пренебрежении былыми благородными манерами в одежде, оружии в верховой езде и сетовал на распространение "отвратительного для скромных глаз постыдного обычая пошлых французов... стричь бороду, укорачивать и деформировать одежду..." и многие другие новшества, которые были бы запрещены во дни Отгонов и Генрихов. Несколько лет спустя Оглох Сент-Эммерамский поведал историю о чудесном наказании некого мирянина, которого аббат порицал за бритье.

Особенно распространилось во второй половине XI в. бритье бороды во Франции и Англии. Уильям Малмсберийский писал, что незадолго до вторжения норманнов в Англию посланные Гарольдом лазутчики сообщили, что все норманнские воины – священники, "ибо все лицо их и обе губы обриты, тогда как англичане оставляют волосы над верхней губой". По сообщению Геральда Валлийского, в Уэльсе "мужчины привыкли брить бороду, оставляя только усы, и они придерживаются этого обычая не с недавнего времени, но с древних веков".

В отличие от этого на рубеже XI и XII вв. французские и норманнские моралисты сетовали уже не на бритье, а как раз на бороды и особенно на длинные волосы. В "Церковной истории" Ордерика Виталия бородачи ассоциировались с кающимися грешниками, заключенными и паломниками, и .он сетует на то, что "сейчас почти все наши соотечественники посходили с ума и носят маленькие бородки, признавая тем самым, что, подобно козлищам смердящим, они погрязли в мерзких вожделениях". Серлон Сеезский в читанной перед королем в 1105 г. проповеди говорил, что "длинные бороды придают людям вид козлов, чьей мерзкой порочности постыдно подражают своими грехами прелюбодеи и содомиты". Далее он обрушивался на тех греховодников, которые не брили своей бороды "из опасения, что их короткая щетина будет колоть их любовниц во время поцелуев".

Одновременно подвергался критике и обычай носить длинные волосы, мода на которые шла в паре с модой на бороды. Так, согласно Ордерику, Руанский собор 1096 г. постановил, что в соответствии с заповедью от Павла "ни один мужчина не должен отращивать длинных волос". В "Historia novorum in Anglia" Эадмер сообщает, что св. Ансельм в своей проповеди на первый день Великого Поста 1094 г. призвал молодых людей благородного сословия подстричь свои волосы, как это подобает мужчинам, говоря: "Сейчас почти все изысканные юноши отращивают свои волосы на манер молодых девушек и с расчесанными волосами имеют обыкновение прогуливаться... бросая вокруг нечестивые взгляды". Епископ Годфруа Амьенский отказался в 1106 г. в Сент-Омере принять пожертвования от человека, "который явился неподстриженным... полагая, что не стоит принимать дары от того, кто, подобно женщинам, распустил кудри по плечам". Предубеждение против длинных волос было тогда настолько сильным, что Петр Коместор счел необходимым подчеркнуть, что "Христос и Его апостолы изображаются с длинными волосами не потому, что они носили их в действительности, но из соображений святости".

Особый оттенок приобрел спор о ношении бороды в среде крестоносцев. Епископ Ле Пюи побуждал воинов крестоносного войска, осаждавших Антиохию, сбривать бороду, опасаясь, что в битве их можно будет спутать с противником "из-за схожести бород". Греческие писатели, больше, чем латинские, обращавшие внимания на бороды, быстро заметили, что франки брились.

В миниатюрах XII в. почти все солдаты изображены безбородыми. Причиной этого была, возможно, трудность носить бороду под металлическим шлемом или кольчугой, но, видимо, это соответствовало и возобладавшей постепенно моде. У большинства правителей в XII в. либо вовсе не было бороды, либо была коротенькая бородка вроде той, что у Фридриха Барбароссы в так называемой "каппенбергской голове". Согласно обряду коронации первой половины ХП в., императоры "должны быть бриты", когда папа римский целует императора в лоб, щеку и уста. Видимо, это касалось и византийских императоров: так, согласно летописцу конца XI или начала XII в. Георгию Кедрину, Ираклий, "взошед на императорский трон, сразу же обстриг себе волосы и бороду на императорский манер".

Почему обычай отрезать волосы и сбривать бороду распространился в середине XI в. и продержался весь XII в., неизвестно. Иногда это связывают с возросшим в ХП в. влиянием античных образцов. Представляется, однако, что данная мода зародилась еще до того, как смогли проявиться, по крайней мере на севере, классические влияния (если о них вообще можно всерьез говорить в эту эпоху). Тем не менее, как свидетельствуют многие источники, современники воспринимали это как всеобщую и значительную перемену.

В "Апологии бороды" Бурхарда Беллевосского автор дает описание чуть ли не дюжины разных типов бороды и усов, и, в то время как часть из этих описаний носит явно сатирический характер, а другие, возможно, просто выдуманы, все они должны были быть известны тем, к кому Бурхард обращался.

Судя по тексту "Апологии" и другим памятникам, хотя некоторые мужчины носили бороды из тщеславия, другие – просто из-за лени, выщипывание и бритье бороды, видимо, оставались правилом во многих странах Европы до конца средних веков. В религиозном искусстве XIV-XV вв. борода была отличительной чертой евреев, а типичный христианин изображался безбородым. Мода на бороды возвращается лишь в ХVI-ХVII вв. На французских королевских печатях бородатая фигура короля, восседающего на троне, в XVI в. впервые появляется в годы правления Генриха П (1547-1559).

Переходя теперь к вопросу о символике бороды в средние века, начнем с наиболее очевидного. Почти единственным универсальным и лежащим на поверхности значением бороды было то, что она отражала мужественность, мужское начало, зрелость и силу мужчины. Впрочем, иногда – в переносном смысле – она могла означать и силу женщины. "Борода, как и волосы, заключает в себе квинтэссенцию жизненной силы". Принесение их в жертву, по Ван Геннепу, распадается на два действия: первое – символизирующее выход из мира прошлого – срезание волос и второе – посвящение их и освящение, что предполагало установление связи "с миром сакрального и, в частности, с божеством или духом, с которым таким путем устанавливается родство".

В интерпретации символики волос и бороды этнологи в общем делятся на два лагеря. Те, кто больше исследует бессознательные аспекты поведения человека, склонны идентифицировать волосы с силой, причем как силой вообще, так и – значительно чаще – с половой потенцией в частности. Отрезание волос и бритье представляются им некими формами социального контроля, которые в особые моменты жизни человека часто ритуализируются и могут выступать как символический аналог кастрации. Те же, кто рассматривает символы и ритуалы как осознанные по сути высказывания относительно человека (и – опосредованно – мира в целом), обращают особое внимание на то, как трактуются волосы в обрядах погребения, наказания, при магических церемониях, а также при обрядах социальной инкорпорации или, наоборот, социального изгнания. Впрочем, эти два подхода не исключают друг друга. Так, например, Холлпайк, для которого острижение волос представляет собой скорее социальный, чем специфически сексуальный контроль, связывает его с особыми церемониями, утверждая, что "длинные волосы ассоциируются с пребыванием вне общества, тогда как острижение волос символизирует воссоединение с обществом или жизнь в обществе по определенным правилам поведения". Коротко остриженные волосы монахов, солдат и заключенных означают, согласно Холлпайку, подчиненность этих людей определенному порядку, а не символическую кастрацию, как это полагают некоторые исследователи. Соответственно он связывает монашеские тонзуры в большей степени с обетами послушания и подчинения вышестоящим, чем с обетами воздержания и безбрачия.

Обряды и ритуалы подобного рода имеют место во многих обществах и помогают объяснить некоторые сюжеты из Библии и классической литературы, где речь идет о волосах и бороде. Сюжет с ветхозаветным Самсоном представляет собой классический пример отношения к волосам как к источнику силы (Книга Судей, 16; 17). "У древних, – пишет Иероним в своем комментарии на Книгу Исайи, – обривание бороды и головы было внешним выражением печали", таким же, как и надевание власяницы и осыпание себя пеплом. "Распущенные волосы были внешним признаком отчаянного горя". В общем, подчеркнуто пренебрежительное отношение к виду бороды, появлявшееся то в ее состригании, то в оставлении без ухода (в зависимости от обычаев), показывало, что человек находится не в ладах с самим собой и с обществом. В греческом обществе стиль волос был важным аспектом пороговых возрастов, особенно в момент перехода от юности к взрослому состоянию, когда все молодые люди несут на себе характерные особенности своей возрастной группы. Принесение срезанных волос в качестве жертвы богу было той формой благодарения или посвящения, через которую бог получал некую власть над тем, кто совершал данное подношение. В римском обществе волосы считались источником жизни, и их отрезали в преддверии смерти. Рвать на себе волосы было, согласно традиции, знаком скорби и "первым жертвоприношением усопшим", что некоторыми исследователями рассматривалось как замена жертвы кровью или человеческой жизнью.

Что касается бороды, то она чаще всего была знаком физической зрелости и возраста. Ею была отмечена граница между мальчиками и мужчинами, а также между мужчинами и никогда не стареющими богами. Сбрив себе бороду, Александр положил начало долгому периоду безбородости в греко-римском мире, что, возможно, было вызвано желанием, чтобы его вечно-молодая внешность ассоциировалась у всех с богами. В древнегреческом обществе отрастить бороду означало положить конец тому состоянию, когда мальчик на законных основаниях мог стать объектом сексуальных притязаний со стороны старших. Наличие бороды было критерием для разделения участников Игр на младших и старших. В общем, в христианский мир бороды вошли уже отягощенные багажом известной отцам церкви доисторической и классической символики.

Несмотря на то что в средние века мужчина без бороды или с жиденькой бородкой воспринимался обычно как слабый, немужественный и бесплодный, безбородость не была безоговорочно презираема: она все еще сохраняла некоторые из своих первоначальных ассоциаций и с божественностью и с печалью и покаянием. Бороды не было ни у ангелов, ни у Адама до грехопадения; безбородыми представали в средневековом фольклоре и первые люди. Иногда безбородость воспринималась как результат аскетизма, и в ХП в. считалось, что бритые священники напоминают своим видом и ангелов в их божественности, и мальчиков в их невинности и смирении. Тем не менее способность отрастить бороду считалась в целом существенной для мужчины, и даже в те времена, когда бороду в массе не носили, имелась тенденция считать гладко выбритое лицо признаком женственности и подыскивать некое особое оправдание для тех групп мужского населения, которые регулярно брились, например для монахов и духовенства.

Как и во времена античности, в средневековье бороды считались признаком силы и энергии – как физической, так и моральной. В своих Enarrationes in Psalmos Августин писал, что "бородой отмечен мужчина сильный; наличие бороды подразумевает человека молодого, энергичного, активного, быстрого. Когда мы имеем в виду таких людей, мы говорим, что это бородатые". В своем комментарии к книге Ездры Беда пишет, что "борода как мета мужественности и зрелости, воспринимается обычно и как знак достоинства". Наоборот, бритье означало отречение от силы и независимости (как и в традиционных обществах), оно подразумевало подчинение, послушание, а также сексуальное отречение. На это смотрели иногда благосклонно, иногда неблагосклонно; соответственно бритье могло иногда символизировать слабость и немужественное непротивление пороку, по крайней мере в переносном смысле. Неудивительно, что Эльред Риевосский в своих проповедях говорил о бороде как о знаке и начале мужского достоинства.

Кроме того, бороды всегда были признаком старшинства, как в прямом, так и в переносном смысле. Нестриженые и состриженные волосы – на голове и на щеках – играли роль символов соответственно Ветхого и Нового заветов закона и благодати. Так Езекииль до и после того, как "по велению Божию" сбрил бороду, представлял соответственно старое и новое правосудие; аналогичным образом Бурхард Беллевосский противопоставлял послушников и монахов у цистерианцев. Согласно "Житию Феодора Эдесского" (X в.), зубы появляются в начале жизни, борода – на ее апогее, седой же волос – в старости. По Алэну Лилльскому, четыре основных возраста мужчины соответственно различались: первым пушком на щеках; более густой порослью; роскошным руном и, наконец, такой мощной бородой, что она уже не может обойтись без бритвы... Борода отличает мальчика от мужчины. Вильгельм Завоеватель сетовал на то, что ему приходилось защищать Нормандию еще "будучи совсем безбородым", т.е. когда он был еще мальчиком.

Борода была также знаком достоинства, символом свободы и почестей. Отрезать или выдрать бороду – если конечно, речь не шла о части общепризнаного ритуала – считалось тяжким оскорблением. Бороды были объектом особой защиты уже в древнегерманских судебниках. Так, в Англии в англосаксонскую эпоху любой, кто отрезал человеку бороду, должен был, по законам Альфреда, заплатить вергельд в 20 шиллингов, а по условиям "Земского мира" Фридриха Барбароссы (1152 г.) строго запрещалось схватить человека за бороду или выдрать из нее хоть волосок. "Деяния" графа Барселонского открываются рассказом о том, как первый граф убил человека, дернувшего его за бороду. У Годфрида из Витербо есть описание того, как разгневался Оттон I на рыцаря, осмелившегося дотронуться до его бороды "без бритвы" и вытянувшего из нее несколько волосков.

Бороды побежденных собирали как знак одержанных побед и превосходства – сообщают скандинавские саги, а также легенды артурианского цикла. В саге об Орвар-Одде короли восточной Балтии должны были ежегодно посылать Огмунду свои бороды и усы, а его собственную бороду "с кожей под ней, аж до самого мяса" содрал Одд. Гигант Рето в "Historia regum Britanniae" Гальфрида Монмугского имел плащ, сотканный из бород убитых им королей. Гигант велел и Артуру прислать свою бороду на этот плащ, но Артур убил его и завладел и его бородой и плащом.

Принудительное бритье бороды и головы было серьезным наказанием и применялось в отношении бунтовщиков. Название Голгофы – Кальвария ("Лысая гора") ряд авторов объясняют тем, что перед распятием Христа постригли. В 546 г. Сандрагизил был бичеван и обрит – "столь велики были его преступления", волосы и борода Муммола были вырваны перед его казнью в 585 г.; при триумфальном вступлении короля Вамбы в Толедо в 673 г. его противников вели "наголо отстриженными, со сбритыми бородами и босиком". Даже в конце XI в. бунтовщику Госсуину из Уази-ле-Верже перед тем, как он был отпущен графом Балдуином Генетауским (Hainault), отрезали в знак посрамления бороду. На востоке Европы принудительное бритье использовалось в качестве наказания как за небольшие, так и за серьезные преступления. Император Феофил в XI в. наказал не справившегося со своими обязанностями квестора отрезанием бороды и преданием ее огню.

Гийом Тирский приводит забавный пример, свидетельствующий об исключительном значении, какое придавалось бороде. Некий Гавриил из Малатии в 1109 г. был обманом втянут в уплату долгов своего зятя – Балдуина Эдесского, сказавшего Гавриилу, что он якобы поклялся отрезать себе бороду, если его людям не возвратят к сроку его долги. Гавриил пришел в ужас от того, что Балдуин так легко отдал в залог бороду, "как если бы это было чем-то не очень важным, с чем мужчина может без стыда для себя расстаться, тогда как бороду должно хранить с величайшей бережностью, ибо она составляет отличительный признак мужчины и мужского могущества". И потому он согласился уплатить долги Балдуина на условии, что тот никогда впредь не предложит в залог свою бороду. Как видно из этого пассажа, бороду могли использовать в качестве залога в обетах, клятвах и при необходимости подтвердить серьезность и честность намерений. Примеры клятв и соглашений, творимых с возложением руки на бороду или волосы, а также отрезание бороды в качестве символа поминовения, отмеченное в период позднего средневековья, приводят Фанже и Гримм. Три волоска из бороды иногда включались в качестве составной части печати на грамоте "с тем, чтобы она была крепкой и нерушимой".

"Держать себя за бороду" – значение этого жеста не раз было предметом споров. Если верить Бурхарду Беллевосскому, этот жест недвусмысленно указывал на твердость характера и честность. Это подтверждается двумя миниатюрами ХП в. к разделу Х "Декрета" Грациана, на которых изображенье люди, испрашивающие у епископа отпущения грехов, держась правою рукой за свою бороду. Сюда, возможно, подходит и иллюстрация к разделу XXXVI, изображающая мужчину, который, также держась за бороду, пытается обольстить женщину. Письмо константинопольского патриарха Афанасия I (XIII в.) четко указывает, что сжимать бороду в руке, по крайней мере на востоке Европы, было жестом, символизирующим мольбу или просьбу. Меир Шапиро назвал это "знаком великого напряжения", приведя примеры из золотого Евангелия Генриха III (где мужчина, из которого изгоняют злых духов (Марк, I; 23), изображен держащимся правой рукой за бороду, а левою за волосы) и из Parma Ildefonsus (где еретик Иовиниан изображен держащим себя за бороду). Впрочем, этот жест мог также символизировать искренность или мольбу. Гьярдер связывал этот жест с древним поверьем, согласно которому в бороде сокрыта жизненная сила, и считал, что когда, библейские персонажи держали себя за бороду, это был "жест созерцания, который вполне естественно связывать с пророками и прочими мудрецами".

В античные времена была хорошо известна так называемая философская борода. Говорили, что общепринятое изображение Апостола Павла длиннобородым восходило к изображению бородатого Плотина. Император Юлиан считал свою бороду знаком того, что он стоит выше мирских соображений, а длинная борода Эдуарда Исповедника на коврах из Байе выделяет его среди других людей, символизируя его мудрость и благочестие, как и его возраст.

Столь же древнее происхождение имеет ассоциативная связь ношения длинных волос и святости. Святые отшельники и затворники, как правило, носили длинные бороды – и в качестве знака своей свободы и отрешенности от мира, и в качестве награды за свои страдания.

Длинная косматая борода повсеместно считалась знаком скорби или наказания. Император Юлиан, чья борода была свалявшейся и полной вшей, говорил: "Я выгляжу как человек, который искупает вину". Два папских письма начала XI в. из коллекции архиепископа Йоркского Вульфстана определяют, что кающиеся должны стричь свои волосы не чаще двух раз в год, а Робер Гискар, согласно Ордерику Виталию, поклялся перед походом на Рим не мыться, не бриться и не стричь волос вплоть до победы. В позднем средневековье длиннобородые кающиеся грешники были обычной картиной.

Древний обычай вырывания волос и бороды в момент горя сохранился и в средневековье. Ангелиус в своей истории Равеннской церкви говорит об "опечаленных горем людях... рвавших на себе волосы и бороды". Никита Хониат приводит несколько примеров того, как в ХП столетии люди в горе вырывали на себе волосы.

Неудивительно, что о бороде, обладавшей столь ярко выраженной и многозначной символикой, не раз говорится в народных преданиях, поговорках и сказках средневековья.

В соответствии с распространенными поверьями волосы из бороды и прядки волос, взятые от людей, считавшихся святыми, часто хранили как реликвию. Согласно "Житию" Бернарда Тиронского несколько волосков из его бороды еще при его жизни использовались "для исцеления немощных"; когда же он умер, его волосы "стали источать чудесный аромат". Годрик из Финхале отдал несколько выпавших из его бороды волосков монаху-цистерцианцу и велел ему бережно хранить их в ожидании дня, когда эти волосы сослужат хорошую службу. В "Житии" Годрика говорится, что так оно и случилось – и с самим этим монахом и с другими людьми.

Народные предания проливают свет и на неясный вопрос о символике цвета бороды. Считают, что Дьявол и Иуда были рыжебородыми, хотя самое раннее иконографическое подтверждение этого поверья относится лишь к XIII в. В ирландской мифологической традиции сам Иисус, говорят, был рыжебородым. В Клюнийском требнике (XI или начало XII в.) Он изображен с ярко-зеленой бородой. Разнообразие оттенков и конфигураций бороды в описании одного и того же персонажа и в одной и той же рукописи дало основание некоторым исследователям задаться вопросом, придавалось ли средневековыми людьми какое-нибудь значение цвету волос и бороды. Судя по "Апологии бороды" Бурхарда Беллевосского, единственные цвета бороды, которые получали символическое истолкование, – это желтый и серый (седой).

"Поскольку желтый – это цвет умеренности, желтые бороды имеют мужи, умиротворенные спокойной и умеренной любовью, которые столь общительны и ровны, что любезны всем и беседуют, никого не порицая (Фил. 3; 6). У тех же, чьи бороды седы, пусть вырастут они в полную длину и силу, подобно злаку в пору жатвы Wis., 12; 17), и думать им надлежит о гумне и амбаре, что ждут их (Матфей, 3; 12) в ближайшем будущем.

На протяжении средних веков символика бороды все больше и больше обособлялась от физических реалий; бороде все чаще придавался меняющийся и нередко противоречивый символ. Так, Бруно из Сеньи (начало ХП в.) в своем комментарии на Левит доказывает, что мужчинам не следует бриться, ибо они должны выглядеть как мужчины, а не как женщины, и должны подражать мужской силе, а не женской слабости. "По этим-то причинам мы весьма справедливо привыкли святых жен, часто превосходивших мужчин силой духа, считать бородатыми (barbatas)". Иными словами, женщины могут быть хоть и не физически, но духовно "бородатыми". Это относится и к статусу церковников, которые брили свои бороды потому, что, как писал Бруно, они хотели быть сильными духом, а не просто выглядеть сильными, имея бороду. "Борода у нас растет внутренне, – объяснил он, – а бреем мы ее внешне; ибо та [внутренняя борода] растет беспрепятственно, тогда как эта [внешняя борода] порождает множество проблем, пока она не сбрита, и лишь у очень пустых и суетных людей она может выглядеть красиво".

Понятие внутреннего и внешнего бритья часто соотносилось в средневековых текстах с внутренней и внешней бородой, причем волосы уподоблялись мыслям, особенно злым мыслям и грехам, что помимо воли растут в душе. В поэме "De tonsura et vestimentis et vita clericorum" Гоберта Ланского есть раздел "О бритье бороды", в котором говорится: "Косматая борода торчит своими отвратительными волосами. / Бритва же оголяет подбородок и обновляет лицо. / Эта новизна учит нас обновлять дух. / Учит нас, старых грешников, изгонять свои недостатки. / Новизна подбородка олицетворяет новый дух".

Мысль о том, что волосы символизируют пороки, и поэтому отрезание их символизирует обновление духа, была общепринятой в XI и XII столетиях. Так, в XI в. мирянин, вступавший в Леринский монастырь, произносил следующий обет: "Я предаю излишние волосы души моей на пострижение в жертву и волосы головы моей на бритье как символ (figuraliter), чтобы после того, как стану я слугой Христовым в монастырском затворничестве, мог я презирать волю свою, дабы ангелы охраняли с Божьей помощью душу мою в будущей жизни"'.

Физическое capitis crinis идет здесь параллельно к аллегорической coma mentis, которая подразумевает не обязательные и дурные мысли. Джон Белет вслед за Амаларием применил эту аллегорию и по отношению к тем бородам, которые священники отращивали в течение Великого Поста и сбривали накануне Пасхи. "Бритье волос бороды, которые растут от избыточной влаги живота, как и стрижка ногтей, которые растут от избыточной влаги сердца, дают нам знак, что мы должны отсекать пороки и грехи, которые изобилуют в нас". Особенно подробно обсуждает символику стрижки и бритья клириков Сикард Кремонский (вторая половина XII в.). Его рассуждения, опирающиеся на работы Августина, Григория, Амалария и на Гонория Августодунского, стоит привести целиком.

После того как Св. Петр был схвачен язычниками, ему обрили бороду его, срезали волосы с головы его, но он пожелал, чтобы то, что было сделано с ним в насмешку, рассматривалось как таинство в память либо о муках Господних, либо моральных заветов, что должны быть в нас. Ибо под "головой" понимается здесь разум, украшенный мыслями (подобно тому как голова украшена волосами), каковой разум должно, однако, обрить от излишних мыслей бритвой страха Господня, с тем чтобы можно было созерцать небесные предметы открытым ликом сердца. Кружок волос означает украшение добродетелями; волосы выстрижены ровным кружком, ибо добродетели совершенствуются в гармонии любви, подобно тому как дух священнослужителя должен быть крепок и замкнут внутри него как в ровном и гладком круге (Horace. Sat., II, VII, 86), ибо среди геометрических форм ни одна так не гармонична и не находится с собою в согласии больше, чем круг. Верхняя часть головы обривается, и кружок волос остается в нижней части в знак того, что разум может свободно созерцать божественное (Матф., 22; 21), а чувственная природа (sensualitas), находясь в гармонии и согласии с разумом, помышляет о мирском . Волосы должны оставаться, потому что иногда нужно мыслить и о вещах преходящих, необходимых в жизни, но такой длины, чтобы они не мешали ушам и глазам, иначе мирские мысли отвлекут уши и глаза разума на мирские дела, которые часто скрывают (от вас) слова сеятеля (Лука, 8; 5-18); или мы терпим упреки, сыплющиеся на нашу голову с тем, чтобы дождаться, когда увенчают нас венцом вечной жизни, тем венцом, что обещал Господь любящим Его (Иаков, 1; 12). Мы бреем бороду свою, дабы выглядеть как мальчики; подражая их скромности и невинности, мы будем пировать с Господом и войдем во царствие небесное (Матфей, 18; 3), и мы будем равны ангелам с их вечно цветущей юностью. Но в течение постов мы отпускаем наши бороды, стараясь выглядеть как кающиеся грешники...

В классическое средневековье тонзура у клириков и монахов обычно сравнивалась с терновым венцом. Ее рассматривали также как знак союза с Богом. Так, Жоффруа из Сен-Тьерри в одной из неизданных проповедей говорил: “Венец для нас – улика, а не преимущество, это – наш суд, а не награда, он – нам в наказание, а не для услады. Один лишь знак без дела, стоящего за этим знаком, – не что иное, как шутка сатаны”. В общем пострижение символизировало для священннослужителей отречение от мирских дел и очищение сознания от мирских мыслей.

В составленных в 1120-х годах правилах каноников Шпрингерсбаха и Рольдюка острижение волос на голове, как и бритье бороды, было упомянуто в числе Христовых стигматов; в их число включались не только зримые меты, оставленные терзанием Его плоти, но и те, что не сопровождались телесной болью, и прежде всего отрезание излишнего, например волос. «Этот обычай соблюдался апостольскими мужами и дошел до нас… так, как будто переходил “с головы на бороду Ааронову, с бороды – на края одежды его” (Псалтырь, 132; 2-3). Поэтому те, кто хочет быть прославлен со Христом, должен пойти вослед страстям Его и нести знаки Его совершенства. Ибо кто из готовых душу свою отдать за Христа возлюбит волосы тела своего более Христа?.. Но недостаточно отрезать волосы с головы, не стремясь отсечь пороки души». Соответственно этому цитируемые правила предписывают всем членам капитула (за исключением тех, кому не позволяет здоровье) бриться в установленное время; регламентируются и правила подготовки и раздачи бритв накануне “дня общего бритья”.

Итак, ритуалы стрижки и бритья головы были наполнены для средневековых людей глубоким смыслом. Анализируя его, мы получаем возможность лучше представить себе ряд особенностей не только внешнего, но и внутреннего мира средневекового человека.

из книги Джайлз Констебл. Бороды в истории. Символы, моды, восприятие. пер. с англ. Ю.В. Чайников. Одиссей. Человек в истории. 1994. – М., 1994